Пока политика есть лишь средство осуществления идеи либо раз­дел экономических или правовых отношений, нет смысла говорить о ней как о форме духа; здесь она есть лишь необходимая профессия в рамках войны, экономики и права. Но когда она превращается в самоцель, политика уже есть некая ступень духа, на которой дух вырождается до неузнаваемости, окончательно разлагается. Истин­ным историческим и социальным парадоксом является тот факт, что в большинстве обществ порядок поддерживается носителями власти, которые, в свою очередь, утратили всякий порядок внутри себя, поскольку условием всепоглощающего стремления к власти и достижения ее у них явился полный внутренний хаос, называемый волей к власти, разрушающей всякую систему духа и направляю­щей человеческую активность в беспредельную пустоту.

На уровне политики как формы (точнее, лишенности формы) духа все — и религия, и мораль, и культура, и право, и даже эконо­мический интерес — превращается в идеологию, то есть в средство достижения и осуществления власти. Таким образом, для полити­ческого человека и общества, в котором господствует этот тип лю­дей, религия, мораль, культура, право и экономика — все превра­щается в идеологию. Человеку, одержимому волей к власти, важно, чтобы те, от кого может зависеть осуществление этой воли, знали, что этого требуют религия, мораль, обычай, закон и их экономи­ческий интерес. Стремящийся к власти апеллирует ко всему, что только может затронуть сердца людей, кем бы эти люди ни были.

Итак, политика есть не только сфера деятельности, но и своеоб­разная форма духа. Геополитика должна установить связь этой фор­мы духа с землей, то есть со стихиями природы в их географичес­ком проявлении и единстве. Сама по себе природа в ряде концепций также рассматривается как форма духа. Если можно назвать импера­тивы, существующие в природе независимо от наших представле­ний, или хотя бы прямо выводимые из непосредственных наблюде­ний о природе, то можно говорить о духе природы или даже отож­дествлять природу и дух. Именно так поступает идеалистическая натурфилософия, некоторые направления которой (например, ви­тализм) достаточно влиятельны и в наши дни.

Следовательно, отношения между природой и политикой могут быть истолкованы как отношения между двумя формами духа. Если дух природы есть непротиворечивая система естественных импера­тивов и врожденных представлений, а политика есть форма, в кото­рой дух теряет сам себя как систему, то между природой и полити­кой должны быть такие же отношения, как между исходной систе­мой и ее полной деградацией, между строгой спонтанностью, выражающейся в инстинктах, и искусственным хаосом, выражающимся в воле к власти. Немецкий мыслитель Фридрих Ницше (1844 — 1900) считал волю к власти самым что ни на есть естественным влечени­ем, характерным для любого живого существа и свидетельствую­щим о его здоровье и жизнеспособности. Однако любая естествен­ная потребность связана с некоторым недостатком или избытком в живом организме; если недостаток восполнен или избыток устранен, потребность удовлетворена. Иначе с волей к власти: чем боль­ше власти, тем больше стремление к ней. Жажда власти никогда не может быть удовлетворена, ничто не может унять ее. Если у вас чего-то в излишке, вы избавляетесь от этого; если вам чего-то не хватает, вы это приобретаете. Это можно в принципе назвать при­родной целесообразностью на уровне индивида. Констатировать по­добную целесообразность на иных уровнях (коллектива, общества, мира в целом) уже проблематично. С властью совсем иное дело. Даже если поначалу она является средством к удовлетворению естествен­ных потребностей или достижению религиозных, нравственных, культурных, экономических целей, то затем она превращается в самоцель.

Очевидно, что в этом плане, то есть на уровне духа, природная целесообразность (если таковая существует) не имеет ничего обще­го с целесообразностью политической. Однако политический чело­век может пытаться подчинить природную целесообразность поли­тической. Политика может апеллировать к природным, географи­ческим императивам, дабы оправдать самое себя. Иными словами, то, что выводится в качестве системы природных географических императивов («императивы земли», «территориальные императивы» и т.п.), в рамках политики превращается в идеологию — идеологию особого рода, которую можно назвать «натуральной идеологией», то есть идеологией, апеллирующей к «натуральным» императивам и ценностям. Между тем свойство идеологии как знания состоит в том, что она может выполнять свои функции независимо от соот­ветствия действительности. Для нас же важно в принципе, может ли быть знание, связующее природу и политику, истинным.