Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала данного издания

ГЛАВА 7

РОССИЙСКИЙ ИЗБИРАТЕЛЬ: УСТАНОВКИ И ВЫБОР

Резюме

Глава посвящена анализу влияния разноуровневых установок избирателей России на электоральный выбор в 1993–1996 гг. Под установками понимаются факторы восприятия действительности и деятельности граждан, создающие основания для того, чтобы в момент голосования избиратель принял то или иное решение. Кумуляция разноуровневых установок и ее результирующий эффект представлены в модели “воронки причинности” (Campbell at al., 1960), возможность применения которой к изучению данной темы обсуждается в специальном разделе данной главы.

В отдельных разделах главы прослеживается воздействие на политические предпочтения различных групп российских избирателей тех или иных установок в зависимости от их типа и уровня. Это – по уровням – 1) жизненные позиции, 2) социально-статусные установки, 3) идеологические предпочтения¹. Предпринимается попытка выявить внутреннюю последовательность или противоречивость тех или иных конфигураций комплексных установок. Рассматриваются конфигурации установок, которые подкрепляют склонность избирателя к дихотомическому, либо к многовариантному голосованию, либо, наконец, к протестному голосованию. [c.177]

Основу главы составляют обобщение и анализ материалов социологических опросов служб общественного мнения по вопросам политических предпочтений и электорального поведения россиян и основном за период 1993–1996 гг.², а также имеющихся в российской и мировой литературе теоретических разработок по этой теме. В качестве основного материала мы используем результаты социологических опросов Всероссийского Центра изучения общественного мнения как одного из крупных российских центров, проводящих регулярные всероссийские исследования политических ориентации и электорального поведения³. Кроме того, в качестве вспомогательного материала использованы результаты опросов Фонда “Общественного мнения”, Центра социологических исследований МГУ им. М.В. Ломоносова и других социологических служб.

Результаты соревновательных выборов, которые проходили и СССР, а затем в России начиная с 1989 г., порой вызывают недоумение не только у политиков, но и у серьезных исследователей, что способствует укоренению представлений о некоей “загадочности” поведения российского избирателя, о его “незрелости” или даже “прогрессирующей дебилизации”. Выборы 1993–1996 гг. в России, нередко характеризуемые как учредительные, также продемонстрировали за видное разнообразие результатов голосования избирателей.

“Непрозрачность” электоральных процессов в России, переживающей процессы трансформации и становления институтов политического представительства, дифференциации политических интересов действительно затрудняет процесс прогнозирования [c.178] электорального поведения. Результаты социологических исследований свидетельствуют об отсутствии у подавляющего большинства российских избирателей, в отличие от жителей стран развитой демократии, более-менее устойчивых ориентации на основные политические силы и лидеров. Так, например, согласно данным опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМ в период после декабрьских выборов 1995 г., только 30,4% опрошенных приняли решение об участии в выборах задолго до начала избирательной кампании, примерно четверть опрошенных определились за несколько дней до выборов или непосредственно на избирательном участке.

Высока была доля тех, кто менял свои электоральные предпочтения от выборов к выборам. По оценкам ВЦИОМ, относительно устойчивые партийные предпочтения имели лишь 25 млн. избирателей, около половины из них составляли сторонники КПРФ (Седов, 1996b). Наиболее переменчивыми оказались избиратели “Яблока” и его лидера, других представителей “демократических” и центристских политических сил⁴.

Данное явление объясняется прежде всего несформированностью системы институтов политического представительства и механизма партийно-политической идентификации в России⁵, а также фрагментарностью социально-статусных и идеологических размежевании в обществе, создающих предпосылки многовариантности голосования и высокой мобильности электората. Показательно, что многие исследователи общественного мнения в России отмечают неустойчивость и противоречивость ценностно-ориентационных комплексов российских избирателей. Они считают, что развитие общественного сознания россиян на современном этапе характеризуется наслоением различных типов ценностных ориентации, своеобразной “сшибкой” ценностей, что обуславливает порой крайнюю противоречивость ценностно-ориентационных комплексов и установок. Как справедливо отмечают В.В. Лапкин и В.И. Пантин, “сегодня практически каждый гражданин пребывает в состоянии неопределенности и вариативности выбора между различными направлениями трансформации прежней советской системы ценностей. В связи с этим приходится констатировать не только незавершенность процесса формирования единой непротиворечивой системы ценностей современного [c.179] российского общества, но и симптомы углубляющегося разложения системы ценностей, существовавшей прежде, ее распадения на конфликтующие друг с другом ценности и ценностные блоки” (Панкин и Пантин, 1998). Поэтому вполне объяснимы небезусловность и противоречивость взаимодействия идеологических позиций избирателей и их электорального выбора.

Приведенные оценки и данные, на первый взгляд, могут выступать доказательством неприменимости к изучению электорального поведения избирателей России социально-психологической модели, согласно которой определяющую роль в голосовании играет партийная идентификация, формируемая в процессе социализации индивида и выступающая своеобразным фильтром, через который пропускается информация, относящаяся к кандидатам-политикам, политическим партиям, участвующим в выборах, и социальным группам (Campbell et al., 1960; Jennings and Niemi, 1974 etc.). Вместе с тем, как показывают результаты проведенных исследований, от выборов к выборам российские избиратели демонстрируют относительно устойчивые ориентации на отдельные идеологические спектры, в то время как электоральная мобильность внутри этих спектров остается достаточно высокой (Клямкин, 1995; Малютин, 1998; Wyman, 1996 etc.)⁶.

В ситуации, когда в каждой части политического спектра представлены несколько партий, трудно различимых по своим программным целям, а для российского политического пространства характерно существование нескольких лишь частично пересекающихся осей идеологического размежевания, понятно, почему электоральное поведение россиян не вписывается в классические модели и не объясняется прямыми корреляциями между весьма разноплановыми установками и результатами голосования. Данная особенность актуализирует проблему многофакторного подхода к изучению установок и предпочтений российских избирателей.

Поведение избирателя и его голосование определяются многими обстоятельствами. В конечном счете возникает множество разнородных установок, которые в своей совокупности сказываются на [c.180] электоральном выборе. При этом под установками понимаются факторы восприятия действительности и самооценки, мышления и деятельности граждан, характеризующее их взаимоотношения с институтами политической системы и политическими лидерами, а также отражающие субъективную готовность людей к принятию тех или иных жизненных ориентиров, целей, ценностей, норм и стереотипов поведения, языковых и мыслительных формул, лозунгов и т.п. Все эти факторы в своей совокупности создают основания для того, чтобы в момент голосования избиратель принял то или иное решение.

В условиях, когда система установок хорошо структурирована и устойчива, могут быть выявлены относительно надежные корреляции между отдельными установками, например идеологическими пристрастиями, партийной идентификацией, статусными диспозициями и результирующим выбором в ходе голосования. Когда же корреляции не только неочевидны, но и крайне ненадежны, как это происходит в российском случае, требуется, с одной стороны, учет всей совокупности установок, а с другой – анализ особых типов установок (фундаментальных, идеологических, контекстных и т.п.) по отдельности, поскольку логика их влияния на голосование может существенно разниться.

Подобные обстоятельства заставляют обратить особое внимание на то, что все те установки, которые воздействуют на поведение гражданина, мотивируют его электоральные предпочтения, помимо всего прочего разнородны и, что особенно важно, различны по масштабам и уровням. Основной, так сказать фундаментальный, уровень представляют собой жизненные позиции людей. Эти позиции отражают т.н. социальные онтологии (Sergeyev and Biriukov, 1993) и отражают общее отношение человека к миру, в котором он живет, к действительности, которую он творит. Это может быть жизненная позиция оптимиста или пессимиста, прогрессиста или консерватора. В ее основе может лежать какая–либо иная шкала отношений к фундаментальным вопросам о природе человека (добр он или зол, грешен или благ и т.п.) и человеческого общежития.

Второй слой установок связан с воздействием на людей социетальных размежеваний и с формированием социально-статусных диспозиций. Они отражают комплекс установок, формируемый у человека под влиянием социального статуса и его субъективного восприятия.

Третий слой составляют идеологические предпочтения, представляющие собой попытки рационального обоснования социально-статусных диспозиций. Они существуют в виде более или менее целостной системы ценностей, в которых отражается сущность общественных проблем и способов их решения. Помимо социально-статусных [c.181] установок они определяются также условиями политической социализации личности, типом политической культуры⁷.

Четвертый слой, наконец, образуют субъективные мнения и суждения, возникающие под влиянием краткосрочных факторов, к первую очередь как эмоциональная реакция на них.

Взаимодействия перечисленных выше уровней создают череду все новых и новых установок. Подобного рода кумуляция установок и ее результирующий эффект в виде акта голосования могут быть проанализированы с помощью модели “воронки причинности” (Campbell et al., 1960). Данная модель предполагает, что поярусное накопление установок в каждом конкретном случае образует некую своеобычную конфигурацию побудительных причин голосования. При этом исход определяют не изолированные корреляции между той или иной установкой и голосованием, а сложные комплексы побудительных мотивов и причин, которые могут быть весьма неоднородными и противоречивыми. Само наличие подобных комплексов может отчасти объяснять “парадоксальность” и неустойчивость голосования россиян.

Последовательный, “послойный” анализ позволяет отчетливей представить логику формирования соответствующих установок и их воздействие на электоральный выбор. Не менее важно и то, что использование “воронки причинности” дает возможность оценить важность различных “слоев” формирования установок людей, переживающих сложные и противоречивые процессы перемен всех их жизненных укладов. Вполне естественно особое значение наиболее широкого, базового “слоя”, с которого и начинается формирование “воронки”. С учетом переходного характера социально-политических процессов, переживаемых Россией, среди всего множества структур социальной онтологии ключевое значение приобретают те, которые непосредственным образом связаны с проблемой социальной и, шире, жизненной адаптации. То есть в структуре мотивации особое значение получает витально-мотивационный комплекс. Поэтому в качестве базовых установок, на которые в результате формирования воронки наслаиваются установки других уровней, целесообразно, по нашему мнению, рассматривать социально–психологическую готовность или неготовность идти навстречу проблемам и встраиваться в возникающий порядок вещей. [c.182]

Как отмечалось выше, восприятие действительности в обществе, переживающем процессы трансформации, зависит от уровня удовлетворенности жизнью и степени адаптивности граждан к происходящим переменам. Уровень удовлетворенности жизнью в целом является, согласно Р. Инглехарту, одной из составляющих “синдрома” политической культуры, влияющих на стабильность демократии (Inglehart, 1990: 45) и определяющих во многом политические предпочтения населения.

Как показывают результаты исследований, уровень удовлетворенности жизнью в целом среди россиян довольно низкий. По этому показателю Россия отстает не только от большинства стран Западной Европы, но и от многих восточноевропейских стран. В 1994 г. только 23,3% россиян заявили о своей удовлетворенности жизнью в целом, в то время как в большинстве стран Западной Европы данный показатель варьировался от 73,0% до 96,0%, а в большинстве стран Восточной Европы в 1990 г. от 43,9% до 69,9% (Рукавишников, 1998: 122–124). Весьма низкими были в России и показатели удовлетворенности работой и материальным положением. Большинство россиян полагало, что в период проведения реформ их положение ухудшилось и весьма скептически оценивали перспективы его улучшения. Только 15% россиян полагали, что они выиграли от происходящих перемен в то время, как почти 50% считали себя проигравшими (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997: 703).

Результаты социологических исследований показывают, что у большинства россиян преобладает пассивная жизненная позиция, ориентация на государственный патернализм в отношении своего социального статуса и социального статуса окружающих. Это, в свою очередь, становится основой формирования завышенных ожиданий по отношению к властным структурам. В частности, в 1993 г. 64% горожан считали, что государство должно гарантировать работу и хорошее жилище, 86% – что государство должно гарантировать минимальный доход, 74% – что государство должно уменьшить различия в доходах между богатыми и бедными (Рукавишников, 1998: 133).

Вместе с тем исследования свидетельствуют, что у многих россиян преобладает смешанная ориентация в отношении рынка (одобрение перехода к рыночным отношениям, возможностям, которые открывает рынок, терпимость к возникающему неравенству и доходам и одновременно завышенные ожидания по отношению к государству в отношении социальной защищенности) (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997: 704), а соотношение сторонников [c.183] преимущественно рыночной или плановой экономической системы в 1993–1995 гг. было примерно одинаково при значительной доли неопределившихся (табл. 1).

Источник. ФОМ. Всероссийский опрос населения, №№ 1500.

В целом позиция “сторонников курса реформ” и его “противников” значительно коррелировала с показателями социального самочувствия и оптимизма. Это косвенно подтверждается при сравнении позиции избирателей относительно курса реформ с социально–демографическими показателями, свидетельствующими о том, что россияне, сумевшие адаптироваться в новых условиях, чаще оказывали поддержку курсу рыночных реформ, нежели выступали против, в то время как не сумевшие адаптироваться чаще являлись его противниками (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997:709, см. также: ВЦИОМ, 1997.5:50,55). Необходимо, однако, отметить, что выделенная особенность может рассматриваться лишь в качестве тенденции, поскольку результаты большинства социологических исследований свидетельствовали об отсутствии безусловных корреляций между степенью адаптивности и ориентацией на реформы или против них. В частности, среди тех россиян, кто хотел бы вернуть прошлое, 76% действительно не смогли адаптироваться к новым условиям, однако 15% это удалось. Вместе с тем 34% выступавших против возвращения старого режима не смогли адаптироваться к новому (ФОМ–ИНФО. 1996.48:3).

Отношение к трансформациям оказало влияние на восприятие тех политических сил, которые ассоциировались в сознании избирателей с осуществлением или провоцированием перемен. Это настолько очевидно, что многие социологические опросы строились на гипотезах о высокой степени корреляций между позитивными [c.185] отношениями к трансформациям и ориентацией нате политические силы, которые ассоциировались в сознании избирателей с осуществлением или провоцированием перемен. Данные гипотезы легко подтверждались, поскольку адаптивные (активные) и неадаптивные (неактивные, ретроградные) жизненные позиции основной массы избирателей становились источником идентификации политических сил.

Сравнение рыночной и антирыночной установки с политическими предпочтениями на учредительных выборах обнаруживало тог факт, что на уровне голосования данная дихотомия, на которую и процессе выбора наслаивались социально-статусные ожидания, проявлялась в дихотомических по своей сути ориентациях на два противоположных политических полюса на оси “левые – правые”, с которыми у избирателей так или иначе ассоциировались перемены или их отсутствие: коммунистов и “прокоммунистов” и “реформаторов” (табл. 3). Показательно в этом отношении, что сторонники коммунистической партии, наиболее некритично настроенные по отношению к прошлому, в большей степени, чем другие избиратели, были склонны обвинять в трудностях нынешнее правительство и президента, нежели бывших партийных лидеров (White et al., 1997: 144, см. также: Rose et al., 1997). Можно проследить такую зависимость: чем выше был уровень социального оптимизма и адаптивности респонденов, тем чаще они поддерживали проведение экономических реформ и выражали готовность голосовать за “реформаторские” политические силы и/или “партию власти”. Таким образом, отношение к экономическим реформам и связанные с ним социально-статусные ожидания являлись одними из факторов, определявших отношение избирателей к нынешней или прошлой “партии власти”⁸.

Наиболее отчетливо эта зависимость реализовалась при дихотомическом голосовании во втором туре президентских выборов. Так, например, согласно результатам опросов ВЦИОМ, осуществленным в мае–июле 1996 г., среди избирателей Б. Ельцина преобладали россияне, положительно оценивающие происходящие в стране изменения, уровень социального оптимизма представителен этой части электората был значительно выше, чем в электорате Г. Зюганова (табл. 4). [c.186]

Источник. Брим и др., 1995:21. Всероссийские опросы населения, №№ 1588. [c.187]

Вместе с тем необходимо отметить, что положительное или отрицательное отношение к реформам и социально-статусные ожидания безусловно не являлись единственными факторами, определявшими политические предпочтения избирателей даже при дихотомическом голосовании. Показательно в этом отношении, что среди избирателей – противников курса реформ 16% составляли россияне, проголосовавшие за Б. Ельцина во втором туре президентских выборов (по сравнению с 55% проголосовавшими за Г. Зюганова.) (табл. 5). Как свидетельствуют результаты опросов Фонда общественного мнения, хотя и 1996 г. оптимисты (те, кто на вопросы анкеты отвечали, что им “удалось найти свое место в сегодняшней жизни”, а в ближайшие год-два они “рассчитывают повысить свой уровень жизни”) в основном поддержали на выборах Б. Ельцина, все же более трети из них в первом туре отдали свои голоса А. Лебедю или Г. Явлинскому, а во втором отказались от участия в голосовании (ФОМ). Помимо таких показателей, как адаптивность, весьма значимым фактором выступал тип социализации и политической культуры.

Россия весьма неоднородна по своим социальным параметрам. Эта неоднородность проявляется резче и усугубляется в процессе перемен, что создает значительные трудности для учета воздействия социально–статусных диспозиций на электоральный выбор россиян. В силу этих обстоятельств представляется целесообразным в первую очередь обратить внимание на некоторые общие характеристики, [c.188] например связанные с ранжированием социально-статусных диспозиций по оси центр – периферия. В данном случае, конечно, оппозиция центр – периферия понимается не в пространственно–географическом отношении, а в связи с близостью или удаленностью от средоточии разного рода взаимодействий (Eisenstadt, 1979; Shils, 1975; Rokkan, 1980).

Поскольку социально–статусная приближенность к центрам облегчает доступ к разного рода ресурсам и возможностям деятельности, она подкрепляет (или не подкрепляет) общую жизненную установку на перемены. Социально-статусная вытесненность на периферию ограничивает доступ к ресурсам и возможностям и подкрепляет охранительную (или оборонительную), консервативную по сути жизненную установку. Совпадение “позитивных” установок адаптивных и готовых к переменам (“экзистенциальных оптимистов”), оказавшихся в социальных “центрах”, и “негативных” установок неадаптивных и страшащихся перемен (“экзистенциальных пессимистов”), находящихся на социальных “перифериях”, усиливает дихотомическое размежевание. Исходная поляризация становится более отчетливой и устойчивой.

Этот вывод подтверждается и результатами опросов Фонда общественного мнения, согласно которым оптимисты в целом моложе, чем пессимисты и скептики, отличаются более высоким уровнем образования и доходов, среди них чаще встречаются мужчины, жители столиц и мегаполисов. Носителями пессимистических настроений являются по преимуществу представители более старших возрастных групп, у которых не только самый низкий уровень образования и доходов, но и профессиональная карьера либо уже завершена, либо ее расцвет остался в прошлом (ФОМ).

Однако социально-статусные диспозиции могут идти в разрез с базовыми жизненными установками. Тогда исходная поляризация скрадывается. Появляются люди с противоречивыми установками. Их оптимизм или пессимизм дифференцируется в зависимости от социально–статусного контекста, например: “Я лично готов к переменам, но моя семья и предприятие от них пострадают, хотя страна в целом, может быть, и выиграет”.

В целом анализ влияния социально-статусных установок на формирование политических ориентации усложняет дихотомическую картину выбора и не позволяет выявить однозначные зависимости. Вместе с тем такой анализ позволяет обнаружить некоторые тенденции. Показательным в этом отношении является картина влияния социально–статусных позиций на отношение к “курсу реформ” (табл. 6).

Косвенной иллюстрацией процесса усложнения выбора под влиянием социокультурных факторов может выступать анализ комплекса [c.189] выявленных корреляций социально-демографических факторов и политических предпочтении избирателей на выборах.

Результаты социологических опросов обнаруживают известную корреляцию политических предпочтений на выборах и таких социально-демографических показателей, как уровень доходов, род занятий, уровень образования, возраст, половая принадлежность (Rose el al., 1996:14–15; Miller et al., 1998:178 etc.). Практически по всем данным показателям возможно выделение соответствующих центров и периферий.

В целом картина выявленных корреляций в период выборов 1993–1996 гг. выглядела таким образом. Выделяемый многими исследователями условно “левый” электорат в большей степени состоял из пожилых работников и пенсионеров; лиц с невысоким уровнем образования и доходов, т.е. людей, вытесненных на социальные периферии. Соответственно электорат “демократических партий” был гораздо более молодым, в нем в наибольшей степени были представлены лица с высшем образованием, относительно высокими доходами. Здесь была заметна приближенность или тяготение к социальным центрам. Как показали в своей работе Дж. Эванс и С. Уайтфилд, в России влияние социальных различий на политические ориентации было опосредовано включенностью в рыночные отношения и связанным с этим социальным и политическим опытом (Evans and Whitefield, 1998). [c.190]

Обращает на себя внимание тот факт, что, как показывают результаты многомерно-статистического анализа корреляций социально-демографических показателей и политических ориентации, одной из наиболее базовых отличительных характеристик двух основных групп электората, различающихся по своим идейно-политическим ориентациям, которая играет роль достаточно влиятельного фактора формирования политических предпочтений, является возраст избирателей: основу двух выделенных выше групп избирателей (сторонники нынешней и бывшей “партии власти”) составляют люди разных возрастных категории. Если в условно “левом электорате” половину избирателей составляли пожилые россияне, то среди избирателей других партий примерно половина была моложе 40 лет.

Возрастное размежевание связано, вероятно, не только с наличием возрастного “ресурса”, делающего поколение способных к наиболее активному и производительному труду людей своего рода социально–возрастным центром, а поколения иждивенцев своего рода периферией. Следует учитывать и различные социокультурные особенности рассматриваемых возрастных групп. Для различных поколений характерны свои способы и типы социализации. Период формирования личности большинства сторонников коммунистической партии и близких к ней политических сил пришелся на период советской власти, причем значительная часть избирателей сформировалась в сталинский период, для которого в наибольшей степени была характерна принудительная политическая мобилизация. В то же время период активной социализации избирателей как минимум половины других партий пришелся на застойные и перестроечные и постперестроечные годы, т.е. на время ослабления тоталитарного режима и либерализации.

Наиболее значимым социально–демографическим фактором, по мнению ряда исследователей, в период 1993–1996 гг. являлся поселенческий фактор: одной из “традиций” российского электорального процесса стала закономерность, согласно которой частота поддержки левых партий убывает с увеличением размера поселения. То есть практика выборов демонстрировала такую устойчивую тенденцию: село, отличающееся более высокой электоральной активностью по сравнению с городом, на федеральных выборах преимущественно голосовало за левых, население больших городов с большей долей вероятности, чем другие населенные пункты, – за “правых”. Соответствующая тенденция проявилась как на федеральных выборах в Государственную Думу в 1993 1995 гг., так и на президентских выборах 1996 г.

Зависимость между типом поселения и установками его жителей, а также результатами голосований имеет очевидные социокультурные основания. Дело не только в том, где живет тот или иной гражданин, но кем он себя ощущает – столичным жителям, провинциалом, [c.191] горожанином или селянином. Данная зависимость, наряду с возрастными различиями, демонстрирует преимущественное влияние на политический выбор избирателей не только базовых условий существования (социально-демографических факторов), но и наличие определенного мировоззрения и мироощущения, принадлежность к определенному типу политической культуры и социализации⁹.

Более сложный и дробный механизм формирования политических предпочтений выявляется при анализе влияния следующего уровня установок: программно-идеологических, выступающих для избирателя идеологическим оправданием позитивных или негативных интересен, связанных с изменением статусно-диспозиционных характеристик.

Анализ идеологических установок россиян и их голосования за определенные политические силы, наиболее ярко демонстрирующие в период предвыборной кампании свои идеологические позиции, позволяет выделить ряд исторически сложившихся осей идеологического размежевания, влияющих на электоральный выбор¹⁰. Эти оси образуют бинарные оппозиции условных идеологических клише, приобретающих различное наименование в политическом дискурсе. Среди них особенно значимы, по нашему мнению, следующие: прогрессивность – консерватизм, демократизм – авторитаризм, патриотизм – западничество.

Последовательно рассмотрим данные оси идеологического размежевания.

Первая ось прогрессивность – консерватизм имеет множество более конкретных идеологических выражений (либеральная модернизация – консервативный парохиализм (Колосов и Туровский, 1996) модернизация – традиционализм (Холодковский, 1998) и т.п.). Все они, как уже было показано на примере одной из ее типичных версий рынок – социализм, служат по сути дела идеологическим оформлением базовой оппозиции готовности или неготовности к переменам. Естественно, что важной функцией подобных версий оппозиции прогрессивность – ретроградство является подкрепление базовых жизненных позиций [c.192] российского избирателя, усиление изначальной дихотомичности выбора между коренными ориентирами поведения в условиях перемены.

Что касается следующей оси, то при всей широкой употребительности клише “демократизм” и “авторитаризм” формируемое их противопоставлением идеологическое размежевание не оказывает такого существенного влияния на проблематику политического пространства России и проявляется здесь менее четко. В частности, как показали в своей работе А. Миллер, В. Райзингер и В. Хесли, демократические (или авторитарные) ценности не оказывают существенного влияния на оценку россиянами российской политической системы и оценку деятельности правительства (Miller et al., 1998:190,191). То есть в массовом сознании наблюдается расхождение между нормативной и дескриптивной оценкой демократии: относительно высокие нормативные оценки демократических принципов как таковых сочетаются с низкими оценками их реализации в России (см. подробнее об этом: Мельвиль, 1999: 82–98). Причем это расхождение у российских избирателей значительно больше, чем в других государствах Восточной Европы, не говоря уже о странах развитой демократии (Klingemann, 1998: 21–30).

Данная особенность во многом обуславливает рассогласование между оценкой демократических норм и ориентацией на жесткий политический стиль. Так, результаты опроса общественного мнения, проведенного Российским независимым институтом социальных и национальных проблем¹¹, свидетельствовали о “внешне парадоксальном сочетании в сознании россиян приверженности нормативной демократии с тяготением к “сильной руке” (с необходимостью уважать закон и порядок согласились 87,8% респондентов; понимание того, что “демократические процедуры очень важны для организации в обществе нормальной жизни”, продемонстрировали 56% опрошенных; вместе с тем почти 70% респондентов продемонстрировали свое согласие с утверждением, что “России нужна сильная личность, которая сумеет навести порядок в стране”) (Массовое, 1996:41).

Показательны в этом отношении результаты социологического опроса, проведенного ВЦИОМ в 1995 г., в ходе которого выясняли мнение россиян о том, что такое демократия. Результаты опросов свидетельствуют, что для большинства населения России характерны весьма противоречивые представления о ней, значительно отличающиеся от представлений жителей Западной Европы. С демократией ассоциировались гарантии прав человека, всесилие закона, свобода слова, прессы и т.п. В то же время только 7% респондентов определяли демократию как политический режим, где лидеры выбираются народом, а 3,3% – где есть гарантии прав меньшинства (ВЦИОМ, 1995. 2:59–60, 71). [c.193]

Подобная оценка свидетельствует о любопытном сдвиге в сознании населения в целом, когда в исходной – времен гласности – оппозиции идейного оправдания “мягкого” (открытого и гласного) стиля правления (условный “демократизм”) идейному оправданию “жесткого” (закрытого, аппаратного) стиля правления (условный “авторитаризм”) одна из сторон, а именно “демократизм”, к середине 90-х годов подменяется новым идейным комплексом (демократические нормы политической жизни). Характерно, что терминологически в массовом сознании “демократизм” заменяется “демократией”.

В результате подобной полмены образовывалась несколько де формированная, “парадоксальная” ось, где идейная приверженность нормам была противопоставлена приверженности стилю. Такая “деформированная” ось оказывалась не слишком эффективной, поскольку многие приверженцы нормативной демократии выступали за авторитарные методы управления в России на переходный период, а некоторые сторонники авторитарного политического режима были не готовы отказаться от демократических институтов: выборных законодательных органов власти, свободы слова, печати и т.д. (Массовое, 1996: 28–30, 41).

Если на рубеже 80-х и 90-х годов первоначальная оппозиция демократизм – авторитаризм в целом достаточно органично наслаивалась на базовое размежевание между установками на изменения и против них, то “деформированная” оппозиция демократия – авторитаризм в середине 90-х годов была плохо соотносимой с адаптивной и неадаптивной жизненными позициями. Показательно, например, частичное несовпадение “рыночной” и “демократической” ориентации Среди тех, кто поддерживал курс па рыночные реформы, была заметна доля людей, ориентированных на авторитарные ценности.

Ось демократия – авторитаризм только отчасти соотносима и с социетально-статусными диспозициями. Сравнение социально-демографических показателей с ориентацией на условно демократические или на условно авторитарные ценности демонстрирует отсутствие прямой зависимости между этими показателями, являясь свидетельством лишь общей тенденции влияния уровня образования на формирование демократической ориентации (ВЦИОМ, 1997. 4: 55–56).

Выявление соотношения демократической или авторитарной ориентации с политическими предпочтениями населения на выборах дает более сложную картину, чем корреляции с ориентациями относительно рыночных реформ. Если в случае с коммунистами в период первого российского электорального цикла присутствовало почти полное совпадение между антирыночной и авторитарной ориентацией сторонников КПРФ, то среди избирателей “центристских” и частично условно демократических партий наличествовала значительная [c.194] группа избирателей с ярко выраженными прорыночными установками и одновременно ориентацией на “сильную руку” (Wyman el al., 1994: 264–265; см. также: Сергеева, 1996: 148–149).

Противопоставление но оси западничество– патриотизм проявляется в сходных друг с другом ценностных оппозициях (“западные” иди “национальные” ценности, ориентация на вестернизацию или на самобытность, “особый” исторический путь России или “возвращение в Европу”) (об этом см. подробнее, например: Клямкин и Лапкин, 1996). Вместе с тем на уровне формирования политических ориентации более значимым в период выборов 1993–1996 гг. оказалась не столько данная дихотомия, сколько ситуационно сформированный на основе симбиоза продуктов политизации этнического фактора и авторитарных устремлений национально-державный комплекс, символической квинтессенцией содержания которого являются лозунги величия России или/и “Россия для русских”.

Позиции избирателей но отношению к этому комплексу сформировали особый идейно-политический сектор, диспозиция которого практически не зависела от других идейно-политических расколов. К этому политическому сектору в 1995г. принадлежала значительная часть сторонников ЛДПР, КРО и “Державы” (табл. 6), а на выборах 1996 г. – А. Лебедя и В. Жириновского (табл. 7, об этом также см.: Клямкин и Лапкин, 1996). Наиболее распространен был этот комплекс среди лиц, отличавшихся низкой адаптивностью к новым социально-экономическим условиям и низким уровнем социального оптимизма (Шокарев и Левинсон, 1994: 31–32; Wyman et al., 1994: 261).

Источник. Клямкин и Лапкин, 1995: 79. [c.195]

В целом результаты социологических исследований показывают, что в ситуации неустойчивости и противоречивости ценностно-ориентациониых комплексов и несформированности системы институтов политического представительства воздействие идейно-политических установок на голосование является весьма неоднозначным и противоречивым.

Послойный анализ установок российского избирателя необходим, но недостаточен для понимания его обобщенных политических предпочтений, сказавшихся на результатах голосования в 1993–1996 гг. Требуется, во-первых, хотя бы в самом общем виде описать и оценить те основные конфигурации, которые возникают в результате соединения различных частных установок, а во-вторых, наметить тенденции изменения этих конфигураций и их соотношений друг с другом.

Многослойный анализ в рамках модели “воронки причинности” позволяет установить формирование непротиворечивых последовательностей установок. Такими последовательностями, например, будут – жизненный оптимизм, социально-статусная центральность, прогрессистская, западническая, либеральная идеологическая ориентация, склонность к “демократичности” в поведении, с одной стороны, и жизненный пессимизм, социально-статусная периферийность, консервативная, патриотическая, авторитарная идеологическая ориентация, склонность к дисциплинированному поведению – с другой. Достаточная массивность данных блоков способствуют поляризации установок и самым непосредственным образом отражается в дихотомическом голосовании. Размывание соответствующих блоков, создание противоречивых последовательностей способствует образованию многокрасочного спектра установок и отходу от его четкой поляризации. Тем самым создается потенциал для образования более сложной, не дихотомически организованной конфигурации электората.

С чем же мы имеем дело на практике? Уже приводившиеся выше данные свидетельствуют, что на определенных этапах политических перемен в России возникали возможности взаимоподкрепления сходных установок, в другие – более распространенным становился их конфликт. В немалой степени общая картина усложнялась за счет изменения условий жизни и в связи с учетом подтверждения или опровержения ожиданий, вытекавших из той или иной конфигурации установок. [c.196]

Согласно распространенной в политической науке теории “ретроспективного голосования” М. Фиорины, выбор избирателей определяется степенью их удовлетворенности деятельностью политических сил, находящихся в данный моменту власти (Fiorina, 1981). Можно, вероятно, использовать принцип ретроспекции и для анализа сменяющих друг друга конфигураций комплексных установок избирателей, выявляемых социологическими опросами до или после голосований. При этом источниками и основаниями ретроспективной корректировки будут не только факторы успеха или неуспеха власть предержащих, но целостные прогнозы, вытекающие из той или иной конфигурации установок¹².

В данном контексте весьма странным обстоятельством может показаться тот факт, что неудовлетворенность политикой властей не мешала значительному числу россиян соглашаться с продолжением курса реформ. Как свидетельствуют результаты социологических исследований, значительная часть избирателей, голосовавших за представителей “партии власти”, в период выборов отрицательно оценивала деятельность существующих властных структур и Б. Ельцина на посту президента, демонстрировала высокую степень недоверия им. Так, например, опросы ВЦИОМ, проведенные в период президентских выборов 1996 г., продемонстрировали безусловное преобладание отрицательных оценок деятельности Б.Н. Ельцина на посту президента над положительными (Левада. 1996а: 10).

Вместе с тем доля избирателей, положительно оценивающих деятельность нынешних властных структур и доверяющих им, среди сторонников нынешней “партии власти” была выше, чем среди сторонников оппозиции. Например, в июле 1996г. Б. Ельцину доверяли 23% всех респондентов по сравнению с 46% его сторонников (Левада, 1996b: 8).

Кроме того, как было показано выше, одним из факторов, определявших отношение избирателей к нынешней или прошлой “партии власти” и, соответственно, нынешним или прошлым властным структурам, являлось отношение к экономическим реформам в целом, основанное во многом на степени адаптации избирателей.

Показательно, что результаты опросов демонстрируют наличие зависимости показателей оптимизма от результатов выборов Президента РФ, что может свидетельствовать о влиянии на отношение избирателей к властным структурам и их выбор социально-психологических и статусно-диспозиционных ориентации (табл. 3). [c.197]

Поведение избирателей во втором туре президентских выборов может выступать ярким примером влияния на голосование социально–психологической идентификации по бинарному принципу “мы – они”. Современный механизм политической идентификации россиян, основанный, как и всякий механизм политической идентификации, на дихотомии мы – они, был унаследован от поры перестройки. В то время мы были единодушны в том, что так дальше жить нельзя, что иного не дано, что всем нам мешают жить свободно и счастливо мифические они – злокозненные партократы и аппаратчики. Рационализация этого принципа –– результат дифференциации и усложнения становящихся все более разнообразными комплексных установок избирателей.

Показательно в этой связи то, что согласие на сохранение у власти Б. Ельцина в 1996 г. лишь отчасти было связано с инерцией перестроечных установок на сокрушение “механизмов торможения” (мы против они), а имело более сложные причины, вытекающие из новых установок и их конфигураций. Так, по данным опросов ВЦИОМ, проведенных в первой половине 1996г. около половины респондентов полагали, что Б. Ельцин является гарантом существующего порядка. Наряду с прежним жестким антикоммунизмом новые темы стабильности и стабилизации, важности традиций, державности и т.п. прочно вошли в риторику президентской власти, равно как и стилистика предвыборных встреч и обращений к социально не защищенным слоям населения вполне в духе застойных времен. Налицо была попытка мобилизовать поддержку избирателей, чьи установки весьма противоречивы и непоследовательны, предложить им некую матрицу противоречивого сочетания разнородных установок.

В то же время бинарная мифология оставалась источником формирования основных политических ориентации во втором туре президентских выборов. Около половины респондентов, опрошенных в июле 1996 г. после президентских выборов, отметили, что на их решение голосовать за определенного кандидата повлияло осознание того, что это “самый разумный выбор, другого выбора у России нет” (55% и 45% голосовавших за Б. Ельцина и Г. Зюганова соответственно) (ВЦИОМ, 1996. 5: 20).

Существенное воздействие на усложнение конфигурации комплексных установок оказали сдвиги в социально-статусных диспозициях, связанные прежде всего с истощением социальных центров и с прогрессирующей “провинциализацией” России. Весьма типичным результатом перемен на протяжении первой половины 90-х годов стало разочарование в преувеличенных ожиданиях от перестройки и “демократии”. Ориентированные на перемены оптимисты оказывались на периферии: активисты перестройки выталкивались из власти, [c.198] интеллектуалы из академических институтов и университетов, ориентированные на прогресс, демократию и т.п., оказывались на периферии, где нет возможности заниматься своим делом, и ориентировались против тех перемен, которые переживали ранее, сохраняя надежду на прогресс как таковой. Это создавало почву для протестного поведения на выборах, а порой являлось основой формирования негативной мотивации голосования или поисков “третьей силы”.

Негативный характер голосования во многом стимулировала ситуация безальтернативного дихотомического выбора между претендентами, использующими полярные конфигурации установок. Так, немногим меньше половины избирателей Б. Ельцина и более трети голосовавших за Г. Зюганова во втором туре руководствовались стремлением не допустить к власти оппонента “своего” кандидата: 45% избирателей нынешнего президента голосовали за него потому, что не хотели, чтобы президентом стал Г. Зюганов, и 35% избирателей лидера коммунистов заявили о своем голосовании за него в силу отрицательного отношения к дальнейшему нахождению Б. Ельцина на посту президента (Брим и Косова, 1996: 21).

Заслуживает внимания позиция исследователей, которые считают, что в условиях отсутствия действительного выбора, обусловленных самой логикой российского политического процесса, все варианты голосования тяготеют к дихотомическому типу, а сам институт выборов по сути дела превращается в своеобразный референдум, в ходе которого выборщики демонстрируют свое отношение к действующим ныне или бывшим структурам власти и, соответственно, властным элитам (Левада, 1996а; Малютин, 1998). Таким образом, важным расколом, определявшим электоральный выбор, являются установки по отношению к власти (позиция безусловной или условной поддержки существующих властных структур или оппозиция им). Яркий пример голосования дихотомического, в ходе которого наблюдалась векторная динамика политических ориентации в направлении двух полюсов, представляет собой второй тур президентских выборов. В наибольшей степени идеологическим выбор избирателя оказывается на выборах в Государственную Думу но партийным спискам, в ходе которых наиболее ярко проявлялась многовариантность политических предпочтений российского электората.

Политические ориентации избирателей, выраженные в показателях их отношений к различным партиям и блокам, не тождественны [c.199] электоральному выбору¹³. Тем не менее вычленение групп избирателей, отличающихся по своим политическим ориентациям, выявление особенностей их жизненных и социально– статусных установок, идеологических предпочтений и их сравнение с голосованием за определенную политическую партию создают целостную картину не только конфигурации электорального пространства России, но и воздействия взаимодействующих установок разного уровня на электоральное поведение. В связи с этим представляет интерес конфигурация электорального пространства России на период “учредительных” выборов, выявленная Центром социологических исследований МГУ на основе кластерного анализа результатов социологического исследования “Предвыборная ситуация в России”¹⁴.

На основе показателя доверия – недоверия политическим партиям и блокам исследователями были выделены следующие основные группы избирателей: собственно электорат (т.е. избиратели, ориентировавшиеся на какую–либо партию или несколько партий), группа “контра” (т.е. избиратели, отличавшиеся ориентацией “против всех” партий) и политическое “болото” (индифферентные избиратели). Соответственно собственно электорат был поделен на три большие группы: “крыло реформ” (т.е. тех избирателей, которые симпатизировали партиям, ассоциирующимся в общественном мнении с курсом реформ), крыло оппозиции и “электоральный центр”¹⁵, появившийся как особая группа только в 1995 г. Численное соотношение этих групп в 1995 г. выглядело следующим образом: группа “болота”, составлявшая в 1993 г. около четверти электората, сократилась в 1995 г. до 16%, группа “контра” составляла одну десятую избирателей. Оппозиционный электорат в 1995 г. включал в себя около трети избирателей, практически не изменившись численно за два года, центристский – примерно их пятую часть, а размер “крыла реформ” уменьшился за два года с 32% до 19%.

Предложенное спектральное деление электората отражало не только ориентации на определенные политические течения. Как свидетельствовали [c.200] результаты исследований, эта разбивка в целом отражала также особенности социально-политических установок избирателей, представители каждого выделенного кластера которых демонстрировали в целом сходную направленность социально–политических установок внутри спектра, что, по мнению авторов исследования, подтверждало преобладающее воздействие социально–политических установок на формирование партийно-политических ориентаций¹⁶. Вместе с тем значительное влияние оказывали и другие факторы, в частности лидерский фактор (выбор политика как причина выбора партии). В условиях фрагментарного идеологического размежевания, несформированности системы политического представительства имидж лидера играет роль своеобразного лейбла политической идентификации. Поддержка некоторых российских партий основывается на отношении к их лидеру (ПСТ, ЛДПР, КРО образца 1995 г. и др.). Показательно в этом отношении, что значительная доля сторонников этих партий в 1995 г. считали, что “России сейчас нужны не партии, а настоящие вожди”: 46% сторонников КРО в 1995 г., 44% – “Державы”, 41% – ЛДПР (Сергеева, 1996: 148). Тем не менее, как показывают результаты исследований, возникновение партийных симпатий в целом объясняется выбором политического деятеля лишь в небольшой степени (примерно в 22% случаев) (Громова, 1996: 19).

При выявлении сходства и отличий социально-политических установок избирателей различных политических сил при всем многообразии и неодномерности пространства обнаруживается все та же тенденция к дихотомии. В этой связи заслуживает внимания типология идейно–политического пространства, построенная сотрудниками ВЦИОМ на основе многомерно–статистического анализа общей направленности социально-политических предпочтений избирателей отдельных политических партий в 1995 г. (Будилова и др., 1996).

Результаты кластерного анализа и многомерного шкалирования позволили авторам выделить четыре группы устойчивых ядерных элементов электората, сходных по своим идейно–политическим установкам: условно коммунисты и прокоммунистистический электорат (сторонники КПРФ, АПР и др.), умеренные реформаторы (в 1995г. это НДР, ПСТ, “Женщины России”, КРО, “Вперед Россия!”), националисты-державники (ЛДПР, “Держава”) и условно демократы (“Яблоко”, ДВР)¹⁷. [c.201]

Сторонников первого тина отличало положительное отношение к возвращению старых порядков (ностальгия по прошлому) (55–60%, против 20–30% не одобряющих этого, в других группах положительное отношение демонстрировали от 20–33% избирателей). Избирателей второй группы отличала ориентация на поддержание стабильности и сохранение существующей власти. Они “смыкались” с “демократами” в отношении экономических реформ, отдаляясь от них в вопросе о демократизации. В группе были представлены два явных полюса, несколько противостоявшие друг другу (НДР и КРО). Позиции остального электората были практически сходны. Третья группа электората выделялась на основе специфического отношения к национально-государственным вопросам (“Россия – сильная держава”, “Россия для русских”), по совокупности других позиций избиратели этой группы были ближе к “демократам”, нежели к коммунистам и про–коммунистам. И наконец, четвертая группа объединяла избирателен, в наибольшей степени являвшихся сторонниками ускорения экономических реформ, дальнейшей демократизации и противниками возрождения социализма (табл. 6).

В выделенном ряду четко проявлялась векторная направленность идейно–политических установок избирателей, формировавшая два противоположных блока: блок коммунистический и прокоммунистический и блок, включающий в себя все остальные группы, которые, как свидетельствовали результаты исследования, демонстрировали значительно меньшие различия идейно-политических установок по сравнению с коммунистами и прокоммунистическим электоратом.

Следует отметить, что, если структура социально–политических установок “некоммунистов” была в целом более дробной и сложной, то у сторонников коммунистов и “прокоммунистов” она выглядела более компактно. Показательно в этом отношении и то, что коммунистическая партия имела наибольшую долю сторонников, устойчиво идентифицирующих себя с ней (White et al., 1997: 137). Принимая во внимание динамику электората в период избирательной кампании и электорального поля отдельных политических партий, выявленную социологами МГУ, можно сделать вывод о том, что сторонники коммунистов и “прокоммунисты”, составлявшие ядро избирателей, голосующих за “улучшенное вчера”, образовывали достаточно компактную группу по социально–политическим установкам и политическим ориентациям, ограниченную по размерам и потенциалу.

Анализ конфигурации российского электората в 1993–1996 гг. позволяет выявить его динамику с учетом различных, в том числе институциональных и краткосрочных, факторов. В целом динамика основных групп электората, выделенных на основе партийно-политических ориентации, выглядела следующим образом. [c.202]

Во-первых, период 1993–1995 гг. характеризовался началом складывания собственной электоральной базы политических партий и блоков под влиянием процесса политической идентификации. На вербальном уровне это выражалось в том, что электоральный выбор в 1995 г. в большей степени, чем в 1993 г., строился на основе партийно-политических ориентации (табл. 8). Так, например, если в 1993 г. приблизительно треть избирателей, проголосовавших за объединение “Яблоко”, по структуре своих политических симпатий принадлежала к “крылу левой или национально-державной оппозиции”, т.е. налицо было явное рассогласование между партийными пристрастиями и электоральными намерениями, то накануне выборов в Государственную Думу 1995 г. количество таких избирателей в его электорате сократилось вдвое. Аналогичные процессы упорядочивания электората происходили и у “Демократического выбора России”, АПР и ЛДПР.

Источник. Электорат, 1995.

Во-вторых, произошло значительное изменение структуры электората и соотношения его составляющих. Это объясняется причинами различного порядка. Одной из важных причин изменения динамики конфигурации электорального корпуса является происходящий процесс политической идентификации избирателей. Его влияние [c.203] проявлялось в численном сокращении группы “болота” и уменьшении числа избирателей, делающих свой выбор в последний момент (поданным социологов МГУ, с 1993 г. по 1995 г. число таких избирателей сократилось с 40% до 25% электората).

Другой причиной явилось развитие социально–экономической ситуации в России и кризис доверия к правительственному курсу. Это повлекло за собой значительные изменения в конфигурации “некоммунистического” электората. Одной из характерных особенностей этого процесса стало сокращение численности “крыла реформ”, что может рассматриваться в качестве одного из подтверждений принципа ретроспекции в анализе голосования российских избирателей. Как справедливо отмечает Ю.Д. Шевченко, “участие в ряде следующих друг за другом выборов ведет к тому, что поведение избирателей постепенно приближается к оптимальному… Столкнувшись с экономическим кризисом, россияне начали ориентироваться и на собственный кошелек, и на эмоциональное притяжение одновременно” (Шевченко, 1998: 134).

Второй особенностью явилось появление относительно компактного электорального центра (табл. 9). Его появление, противоречащее, на первый взгляд, логике процесса социально-политической дифференциации и поляризации общества, отражает тенденцию прагматизации политических ориентации электората, стремление к взвешенным оценкам ситуации и вариантам ее развития Показательно и этой связи, что, как свидетельствовали результаты социологических исследований, центристский электорат в наибольшей степени отличался размытостью и противоречивостью идеологических установок, демонстрируя, наряду с этим, прагматические устремления. Одновременно появление электорального центра являлось отражением своеобразного протеста против существующей поляризации сил, дихотомической логики электорального выбора и поиска некоего третьего пути. Вместе с тем анализ идейно-политических установок и партийных пристрастий центристского электората обнаруживал общую дихотомическую тенденцию (дихотомическое “происхождение” из лагеря реформаторов и антиреформаторов и тяготение к полюсам).

В период первого российского электорального цикла политический потенциал этой группы избирателей распылялся на множество небольших партий, которые заявляли о своем неприятии дихотомических альтернатив, но при этом не были способны предложить ни убедительной политической программы, ни партийных структур, что затрудняло процесс институциализации центристских политических ориентации граждан. В целом выбор центристских избирателей являлся наиболее многовариантным, значительно подверженным влиянию краткосрочных факторов (в частности лидерского фактора) и [c.204] “непредсказуемым” при многовариантном голосовании и тяготел к биполярности при голосовании дихотомическом, при котором проявлялось изначально заложенное в природе центристского электората тяготение к двум полюсам (табл. 6).

Совмещение этих двух особенностей центристского электората происходило в период “смешанных выборов”, сочетающих в себе дихотомическую и многовариантную логику голосования (первый тур президентских выборов). Именно такое совмещение в первом туре президентских выборов 1996 г. позволило выявить две группы избирателей, отличающихся по своим идейно-политическим установкам: избиратели, совмещающие благодаря механизму персонификации авторитарно-рыночные установки с национально-державными (сторонники А. Лебедя) и выборщики, совмещающие либерально-демократические установки с социально-демократическими (избиратели Г. Явлинского, лишь частично состоявшие из сторонников “Яблока”) (табл.6).

Протестный характер электорального поведения можно продемонстрировать на основе голосования за ЛДПР на выборах в Государственную Думу 1993 г. Необходимо отметить, что выделяемая некоторыми исследователями группа национал-протестного электората (Малютин, 1998) не является, на наш взгляд, единой: голосование избирателей, объединяемых в рамках этой группы, несет различную функциональную нагрузку. Внутри этой группы избирателей условно можно выделить две составляющие: избиратели, выбор которых основан в первую очередь на национально-державном комплексе идейных установок (частично с авторитарно-рыночными ориентациями), и выборщики, которые в первую очередь демонстрируют протест против дихотомического выбора нынешней и бывшей “партии власти”. В реальности обе эти группы трудноразличимы.

Источник. Электорат, 1995.

О значительной протестной составляющей в электорате ЛДПР свидетельствует динамика поддержки партии в период избирательной [c.205] кампании по выборам депутатов Государственной Думы 1993 г. Так, согласно декабрьскому опросу ВЦИОМ, проводившемуся после вы боров в Государственную Думу, среди тех избирателей, кто определил свой выбор в последние дни перед голосованием, 40% составляли сторонники ЛДПР. Показательна динамика структуры электората партии. Согласно исследованиям ВЦИОМ, расширение круга сторонников ЛДПР происходило в два этапа. Первоначально основу ее электората составили в основном мужчины, лица в активном рабочем возрасте, квалифицированные рабочие, не отличающиеся по уровню жизни от среднего избирателя. Недовольство реформами носило у них скорее идейно-политический характер, наиболее популярными для них темами являлись темы коррупции, взяточничества, конфликтов в руководстве страной и пр. На втором этапе, когда произошло значительное расширение электората (прежние сторонники партии составили не более одной пятой всех ее избирателей), произошло увеличение доли женщин и лиц старшего возраста, а также низкообразованных, низкоквалифицированных слоев населения и жителей села. В целом избиратели Либерально-демократической партии в ходе опроса продемонстрировали самую низкую степень адаптации по сравнению с другими партиями и высокий уровень социального пессимизма и нервного напряжения. Показательно, что уровень поддержки ЛДПР значительно снизился уже в январе 1994 г., размеры электората сузились примерно до размеров избирательного корпуса партии, сформированных на первом этапе в предвыборной кампании 1993 г. (Шокарев и Левинсон, 1994).

Показательна также динамика электората В. Жириновского в период президентских выборов 1996 г. По мнению Л.А. Седова, в связи с появлением в рамках национально–державного спектра другого сильного претендента на пост Президента РФ А. Лебедя, значительная часть избирателей В. Жириновского, те, кто выступал за державный порядок и жесткие меры, перешла на сторону генерала (Седов 1996b: 12). Поэтому в отличие от А. Лебедя, голосование за которого в целом представляет своего рода “системный протест”¹⁸, голосование за В. Жириновского по своей сути – “эмоциональный жест, своего рода последний аргумент в разговоре с властью, когда все остальные доводы исчерпаны”, ...“нецензурный диалог” с закрытой властью” (Брим и Косова, 1996: 22). [c.206]

Анализ влияния установок избирателей России на их электоральный выбор позволяет заключить следующее. Несформированность институтов политического представительства и наличие нескольких лишь частично пересекающихся осей идеологического размежевания обуславливает отсутствие устойчивой партийно-политической идентификации большинства россиян и многовариантность их электорального выбора. Многовариантность голосования наиболее ярко проявилась на выборах в Государственную Думу в 1993 и 1995 гг. особенно у избирателей “электорального центра”, которые в большей степени отличаются нестабильностью партийно-политических предпочтений. Можно предположить, что парламентские выборы 1999 г. также будут многовариантными, а состав электратов большинства партий будут разношерстен по политическим ориентациям и установкам входящих в них избирателей.

В то же время результаты социологических исследований и голосования в 1993–1996 гг. свидетельствуют о потенциально дихотомическом строении электорального пространства России, бинарность которого наиболее ярко проявляется в период второго тура президентских выборов. Эта дихотомия носит векторный характер и обуславливается, в первую очередь, базовыми жизненными установками избирателей. Вероятно, что в ближайшие годы дихотомическое строение электорального пространства в модифицированном виде будет воспроизводиться в большей или меньшей степени и на последующих выборах в России. При этом варианты предлагаемой политическими силами дихотомии могут быть разными.

Один вариант – возникновение новых “партий власти”, включающих в себя “здоровые элементы” нынешней управленческой элиты различных уровней (в первую очередь федерального, а также уровня субъектов Федерации). При этом основными аргументами в пользу их создания может выступать обеспечение стабильности политического развития и реализация здорового прагматизма. Другой вариант– выступление в качестве “преемника” “партии власти” или кандидата на пост Президента РФ, способного, по мнению избирателей, обеспечить преемственность, политической силы или лидера, формальнодистацирующихся от нынешней власти. Показательной в этом отношении является высокая популярность бывшего премьер-министра Российской Федерации Е.М. Примакова. Вероятно, взлет его популярности объясняется тем, что в глазах избирателей он предстает политической фигурой, способной выступить в качестве своеобразного стабилизирующего актора в расстановке политических сил и [c.207] тем самым способствовать сохранению преемственности в политическом развитии.

Анализ динамики конфигурации электорального пространства России в период “учредительных выборов” позволяет выделить некоторые тенденции эволюции политических предпочтений избирателей, которые, видимо, будут оказывать значительное влияние на результаты федеральных выборов 1999 и 2000 гг. Такими тенденциями являются сокращение размера “реформаторской” части электората, появление и рост “электорального центра” как реакция на дихотомическую логику выборов, социально–экономический кризис и неудовлетворенность политикой “реформаторских” сил. Усилению данных тенденций способствовали события, происходившие после 17 августа 1998 г. В настоящее время можно говорить о формировании в России значительной доли рационально-протестного электората, основными мотивами электорального поведения которого могут стать неудовлетворенность и ощущение угрозы от нынешней власти наряду с осознанием личной ответственности за свое будущее. Мобилизация этой группы избирателей может проявиться в голосовании “против бывших” (коммунистов, либеральных реформаторов, нынешней “партии власти”) и усилении позиций политических сил, в той или иной мере использующих оппозиционную риторику.

Эти особенности значительно корректируют систему координат процесса легитимации позиций политических партий и лидеров, вынужденных совершать идеологический тренд по направлению к центру на условной оси левые – правые. Эту тенденцию отражает также создание центристских по своим декларациям объединений. Вместе с тем электоральный центр не является компактным образованием, а скорее фрагментированным, аморфным явлением, что затрудняет процесс его консолидации в рамках политического течения, претендующего на статус “третьей силы”. [c.208]

Андрющенко Е. и др. (1996). Опросы и выборы 1995 года. // Социологические исследования. 6.

Бадовский Д. (1994). Трансформация политической элиты в России: от “организации профессиональных революционеров” – к “партии власти”. // Полис. 6.

Брим Р., Косова Л. (1996). Президентские выборы – окончательный диагноз? // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 5.

Будилова Е., Гордон Л., Терехин А. (1996). Электораты ведущих партий и движении на выборах 1995 г. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 2.

ВЦИОМ. Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения.

Громова Р. (1996). Анализ причин выбора респондентами политических партий. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 3.

Дай Т., Зиглер Л. (1984). Демократия для – элиты: Введение в американскую политику. – М.: Юридическая литература.

Дмитриев А., Тощенко Ж. (1994). Социологический опрос и политика. // Социологические исследования, 5.

Клямкин И. (1995) Электорат демократических сил. //Анализ электората политических сил России. / Под ред. А. Иоффе. – М.: Московский центр Карнеги.

Клямкин И., Лапкин В. (1996). Русский вопрос в России. // Полис, 1.

Колосов В., Туровский Р. (1996). Электоральная карта современной России: генезис, структура и эволюция. // Полис, 4.

Комаровский В. (1996). Демократия и выборы в Российской Федерации: теория и история вопроса. // Социологические исследования. 1996. 6.

Лапкин В., Пантин В. (1998). Ценности постсоветского человека. // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. / Под ред. Г. Дилигенского. – М.: ИМЭМО РАН.

Левада Ю. (1996а). Структура российского электората. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 3.

Левада Ю. (1996b). Факторы и фантомы общественного доверия (постэлекторальные размышления). // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 5.

Малютин М. (1998) Электоральные предпочтения россиян: “парадокс стабильности”. // Общественные науки и современность, 1.

Массовое (1996). Массовое сознание россиян в период общественной трансформации – реальность против мифов. – М.: ВЦИОМ.

Мельвиль А. (1999). Демократические транзиты: Теоретико-методологические и прикладные аспекты. – М.: Московский общественный научный фонд. [c.209]

Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. (1998). Политические культуры и социальные изменения: Международные сравнения. – М.: Совпадение.

Седов Л. (1994). Политический анализ. Накануне и после выборов. // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 2.

Седов Л. (1996а). Победила “третья сила”? (По результатам третьего тура президентских выборов). // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 3.

Седов Л. (1996b). Материал к анализу электорального поведения граждан России. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 5.

Сергеева Е. (1996). Российский электорат: проблема выбора и участия. – М.: Юридическая литература.

Социологическое (1996). Социологическое обеспечение избирательных кампаний (круглый стол). // Социологические исследования, 4.

Социология (1996). Социология и пресса в период парламентских и президентских выборов 1995 и 1996 гг. Отчет по проекту “Мониторинг социологических публикаций в СМИ” Фонда защиты гласности. – М.: Фонд защиты гласности.

ФОМ–ИНФО. Еженедельный информационный бюллетень.

ФОМ. Динамика мироощущения россиян (“средний слой” до и после кризиса) (http://fom.ru/other/dinam2/htm).

Холодковский К. (1998). О корнях идейно-политической дифференциации российского общества. // Человек и переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. / Под ред. Г. Дилигенского. – М.: ИМЭМО РАН.

Холодковский К. (1996). Российские партии и проблема политического структурирования общества. // Мировая экономика и международные отношения, 10.

Шевченко Ю. (1998) Между экспрессией и рациональностью: об изучении электорального поведения в России. // Полис, 1.

Шокарев В., Левинсон А. (1994). Электорат Жириновского. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 2.

Электорат (1993). Электорат России в 1993 г. (http://nns.ru/analyt–doc/elect931.html).

Электорат (1995). Электорат России в 1993–1995гг. (по материалам социологических исследований) (http://nns.ru/analytdoc/elec95.html).

Campbell A. et al. (1960). The American Voter. – N.Y.: Wiley.

Eisenstadt S. (1979). Revolution ami the Transformation of Societies: A Comparative Study of Civilisations. – New York and London: Free Press.

Evans G., Whitefield S. (1998). The Emergence of Class Politics and Class Voiting in Post-Communist Russia. Paper presented at the 94th Annual Meeting of American Political Science Association, Boston, 3–6 September.

Fiorina М. (1981). Retrospective Voting in American National Elections. – New Haven and London: Yale University Press. [c.210]

Gelman V. (1997) Understanding Russian Elections: In Search of Paradigms. Paper for presentation at the Third Berlin Conference on Elections and Democratic Consolidation: East European Research Network, Berlin.

Harrop М., Miller W.L. (1987). Elections and Voters. A comparative introduction. – Houndmills, Basingstoke, Hampshire, London: Macmillan.

Inglehart R. (1990). Culture Shift in Advanced Industrial Society. – Princelon: Princeton University Press.

Jennings М., Niemi R. (1974). The Political Character of Adolescence. – Princeton: Princeton University Press.

Klingemann H.D. (1998). Mapping Political Support in the 1990s: A Global Analysis. Discussion Paper FS III 98–202. Berlin: Wissenschaftszentrum Berlin fur Socialforschung.

Lewis–Beck M.S., Rice T.W. (1992). Forecasting Elections. – Washington: Congressional Quarterly Inc.

Mason S.D., Sidorenko-Stephenson S. (1997). Public Opinion and the 1996 Election in Russia: Nostalgic and Statist, Yet Pro–Market and Pro–Yeltsin. // Slavic Review, 56(4).

Miller A.H., Reisinger W.M., Hesli V.L. (1998). The Russian 1996 Presidential Election: Referendum on Democracy or a Personality Contest? // Electoral Studies, 17(2).

Rokkan S. (1980). Territories, Centers and Peripheries: Towards a Geoethic–Geoeconomic–Geopolitical Model of Differentiation within Western Europe. // Gottmann J. (ed.) Centers and Perifery: Spacial Variation in Polities. – Beverly Hills, London: Sage.

Rose R., Tikhomirov Е., Mishler W. (1997). Understanding Multi–Party Choice: The 1995 Duma Election. // Europe–Asia Studies, 49(6).

Sergeev V., Biriukov N. (1993). Russia's Road to Democracy: Parlament, Communism and Traditional Culture. – Aldershot: Edward Elgar.

Shils Е. (1975). Center and Perifery: Essays in Macrosociology. – Chicago, London: University of Chicago Press.

Shlapentokh V. (1994). The 1993 Russian Election Polls. // Public Opinion Quarterly. 58 (4).

White S., Rose R., McAllister I. (1997). How Russia Votes. – Chatham, Chatham House Publishers.

Wyman М. (1996). Development in Russian Voting Behavior: 1993 and 1995 Compared. // Journal of Communist Studies and Transition Politics. 12(3).

Wyman М. (1997). The Russian Elections of 1995 and 1996. // Electoral Studies, 16(1).

Wyman М. et al. (1994). The Russian Elections of December 1993. // Electoral Studies, 13(1). [c.211]