Во-первых, она не может распространяться на определенные сферы частной жизни, в которых гражданин волен поступать по своему усмотрению, не оглядываясь на демократическую «волю народа», представленную государством и его учреждениями. Как отмечал по этому поводу Б. Констан, есть вещи, в отношении которых «законодатель не имеет права законодательствовать».

Во-вторых, воля большинства должна оставлять определенные гарантии для меньшинства, для оппозиции. Если воля большинства станет абсолютной, исключающей любую другую волю, то оппозиция исчезнет, а вместе с нею исчезнет и демократический выбор избирателей. Важно понять, что шансы демократии связаны с шансами оппозиции, устранение которой дает «вечную власть вечного авангарда».

Надо сказать, что все эти вопросы на Западе возникли не только на основе непосредственного исторического опыта стран, покончивших с монархией или решивших ее ограничить конституционным правлением. Политическое развитие Европы чрезвычайно ускорил тот факт, что Европа мудрела и образовывалась, не только учась на собственных ошибках, но изучая опыт политической истории античности. Мы привыкли связывать эпоху Возрождения в Европе с расцветом культуры и искусства, разбуженных приобщением к высокой античной классике. Но Возрождение разбудило и политическую мысль Запада, открывшего для себя наследие античной демократии (Греция) и античного республикализма (Рим).

Отцы-основатели западных демократий Нового времени отнюдь не всегда мыслили в духе утопических представлений о демократическом правлении как о «естественном состоянии». Ведь по опыту Древней Греции и Рима они хорошо знали, что демократия может отличаться дикостью, что она способна вырождаться либо в тиранию, либо в анархию и декадентскую распущенность, делающие ее легкой добычей агрессивных военных сил. Как отмечает американский историк Артур Шлезингер-младший, отцами-основателями Соединенных Штатов Америки двигала тревога: они отдавали себе отчет в том, что созидаемый ими республиканский строй подстерегает множество опасностей. Словом, они не верили в непреложные исторические закономерности, автоматически гарантирующие победу и процветание нового демократического строя. «Судьба греческих городов-государств и наследие Римской империи окрашивали в мрачные тона будущее Американской республики...

Конституция США не исходила из того, что люди невинны, даже если эти люди удостоились благодати быть американцами. Конституция была... творением людей, которые верили в первородный грех и были полны решимости не оставить ни одной двери, которую они имели возможность закрыть, открытой для нарушителей»*.

Как видим, создатели демократических конституций на Западе были скорее осмотрительными, придирчивыми реалистами, чем революционными аналитиками, верившими в безупречного «нового человека». Они хотели воскресить лучшие политические достижения античности, осознавая в то же время, что история безжалостно поступила с этими достижениями, что демократии прошлого оступались и гибли.

Уместно было бы сравнить особенность их мышления с мышлением большевиков. Последние верили в гарантии истории, уподобленной эскалатору, который автоматически, на основе «непреложных закономерностей», выносит нас в светлое будущее. Отцы-основатели Американской республики были намерены построить новый Рим, при этом отдавая себе полностью отчет в том, что старый Рим погиб. Поэтому главным пунктом их политического творчества стал вопрос о том, почему погиб «первый Рим» и как избежать его участи. Почему демократия столь часто вырождается в тиранию и становится добычей узурпаторов?

Одним из первых мыслителей на Западе, всерьез задумавшихся над этим вопросом был французский философ Ш. Монтескье. «...Несмотря на любовь людей к свободе, несмотря на их ненависть к насилию, большая часть народов все же подчинилась деспотизму. И нетрудно понять, почему это произошло. Чтобы образовать умеренное правление, надо уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить их в действие; подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла уравновесить другую; это такой шедевр законодательства, который редко удается выполнить случаю, и который редко позволяют выполнить благоразумию»*.