Все это объясняет, почему сильные потворствуют реваншу язычества* над религиозной духовностью, склоняются к культу успеха любой ценой, даже ценой попирания элементарных нравственных норм. Так было в далеком прошлом, так это происходит на наших глазах и в современной России, где либеральная идеология провозглашает свободу бизнеса не только от государственного вмешательства, но и от вмешательств морального суждения о нравственной легитимности богатства, о честных и бесчестных путях к нему, о справедливости и несправедливости .

Теперь мы можем оценить различие между пониманием роли и статуса государства на Западе и на Востоке. Западное светское государство выступает как безразличный к ценностям и бесстрастный наблюдатель процессов, происходящих в гражданском обществе, и вмешивающийся лишь в случае возникновения прямых эксцессов и беспорядков. Восточное теократическое государство, напротив, является постоянно мобилизованным носителем ценностных, нравственно-религиозных критериев, стремящимся соответствующим образом контролировать все социальные практики. Является ли такая модель стеснительной для общества? Бесспорно. Но при этом надо отдавать себе полный отчет в том, что эту стеснительность совершенно по-разному ощущают и оценивают верхи и низы общества. Для «боярщины» во всех ее проявлениях нравственно-религиозная цензура государства выступает как то, что сковывает руки. Для низов, страдающих от произвола «боярщины», она выступает в роли последней защиты.

Рассмотрим это в терминах взаимоотношений трех разновидностей общественной власти (и воплощающих ее элит) – политической, духовной и экономической. Духовная власть есть власть «над душами». Ясно по определению, что она не может основываться на насилии и принуждении. Последние, напротив, свидетельствуют, что духовная власть, проявляющаяся в силе убеждения и вдохновения, на худой конец – манипулирования, иссякла. Существуют незыблемые законы производства духовной власти, и они в точности совпадают с установками и заветами мировых религий. Именно: духовная убедительность той или иной инициативы тем выше, чем свободнее эта инициатива от корысти и расчета.

Это касается не только имущественных, но и властно-политических отношений. Все идеи, так или иначе направленные на то, чтобы угождать сильным, в духовном отношении являются слабыми, лишенными убедительности и настоящего вдохновения. Морально-религиозный инстинкт народа безошибочно распознаёт эту подноготную идеи, и она теряет настоящую привлекательность. Это моментально влечет за собой определенные практические следствия, касающиеся качества «человеческого материала»: в ауре таких «неподлинных» идей пребывают преимущественно мелкие политические характеры. Все яркое, творческое и мужественное покидает эту ауру, и она становится прибежищем ловчил и подхалимов. Следовательно, духовная власть именно для того, чтобы сохранять свою духовную эффективность (убедительность), заинтересована в союзе с низами, с теми, к кому обращено религиозное обетование о «блаженстве нищих духом». Как только духовная власть (клерикальная или интеллектуальная элита*) обнаруживает черты искательности и угодливости по отношению к политической или экономической власти, она неизбежно теряет свой ореол и влияние на умы и сердца. Поэтому определенное дистанцирование от сильных в пользу слабых принадлежит к внутренним закономерностям производства духовной власти.