опросы показали, что во всех социальных группах больше двух третей россиян считают, что Севастополь должен быть российским городом (к счастью, по данным других опросов, до 85% респондентов убеждены, что Россия не должна и не может вернуть территории, населенные русскоязычным населением, путем использования силы или принуждения). Тем не менее «ментальная» территория россиян еще включает Севастополь. Грузинское общественное мнение явно не согласится в обозримом будущем не считать Абхазию неотъемлемой частью Грузии. Примерно то же происходило во Франиии. французский электорат всегда полагал Эльзас и Лотарингию частью Франции. Однако он отказался в 1950-х годах рассматривать как французскую территорию Алжира, что облегчило правительству генерала Шарля де Голля заключс-ние соглашений в Эвиане, по которым эта страна обрела независимость.

Иногда стереотипные представления о территории развиваются в «территориальную идеологию», оправдывающую территориальные притязания к соседям и необходимость в дополнительном «жизненном пространстве» (концепции «Великой Сербии» и «Великой Албании», «Великого Сомали» и «Великой Венгрии» и т.д.). Негативные национальные стереотипы укореняются особенно успешно, если национальные элиты ощущают угрозу территориальной целостности и культуре своего этноса, и эти представления становятся ключевыми элементами территориальной идентичности. Этническая и политическая идентичность порой играет гораздо большую роль в создании стабильного государства, чем общность расы, языка, религии. Знаменитая максима, приписываемая итальянскому государственному деятелю д'Аджелио, — «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев» — сохраняет свою значимость для политических элит многих новых независимых государств. Без политической идентичности государство превращается в мозаику различных этнокультурных регионов.

Хотя этническая идентичность по-прежнему занимает центральное место в территориальной самоидентификации человека, ее роль постепенно падает. До сих пор иногда считают, что каждый гражданин должен иметь единственную этническую идентичность и жить в своем национальном государстве. Однако становится все более ясно, что многие, если не большинство из нас, идентифицируют себя сразу со многими территориальными и/или этническими общностями. Систему территориальных идентичностей можно пред-

324

2, Границы, государственное строительство,...

ставить в виде матрешки. Так, Б ВОСТОЧНОЙ Украине специалисты насчитывают до шести уровней этнической и территориальной идентичности (советскую, русскую, украинскую и несколько региональных).

Поскольку национальные, этнические, региональные и локальные идентичности часто накладываются друг на друга, а многие находятся в спящем состоянии, различные субъекты политической деятельности (центральные и местные органы власти, партии, лидеры) соревнуются в привлечении как можно большего числа сторонников, стараясь активизировать существующие или «разбудить» «спящие» идентичности.

Соотношение между различными этническими и территориальными и их уровнями подвержены в наше время быстрым изменениям, что неминуемо ослабляет стабильность мировой системы политических границ.

Согласно структуралистской теории Э. Гидденса, функции государства ныне значительно усложнились. Оно стало связующим звеном между интегрирующейся мировой экономикой и местом, где протекает повседневная жизнь человека, где он живет и работает, своеобразным буфером, смягчающим удары мировой экономической стихии по занятости и благополучию конкретных поселений.

Однако государство-контейнер все больше дает утечку, подвергаясь давлению сразу и «сверху*, и «снизу». Давление «сверху» носит преимущественно экономический характер и связано с уменьшением возможности государства влиять на деятельность транснациональных корпораций, финансовые и другие условия функционирования своей экономики, формирующиеся на глобальном и макрорегиональном уровнях. Давление «снизу», с уровня районов, городов и других поселений вызвано главным образом растущей активностью этнических и региональных движений, развивающих идентичности, конкурирующие с официальной государственной. Национальное государство, таким образом, — теперь лишь один из пяти уровней мировой системы, хотя по-прежнему наиболее существенный (рис. 116).