четание может изменить их и сделать из пособников оккупации и колонизации важными фигурами революционного движения. Но это очень тонкий и сложный процесс, тут нужно учитывать изменение понятий во времени. Если когда-то гетеросексуальный либертинаж был, по сути дела, «левым» процессом, то после всех сексуальных революций он превратился в процесс весьма «правый» и даже «консервативный» в сравнении с однополой любовью и тотальным унисек-сом. А бывшие непримиримые враги и противоположности — коммунизм и фашизм — после того как модернизм их преодолел, слились. Разницу между ними вычленить сегодня сложно: вот, например, Хаким-Бей, он кто — ультратрадиционалист или радикальный левый анархист? \А потому так велик революционный потенциал «возвращения Великих Времен» — туда можно записать очень и очень много «преодоленных модерном» элементов.

«ХЖ»: Как вы, себе представляете повое имперское искусство? Имеется в виду не искусство единой «Империи», а искусство про-

тивостоящих ей новых империй. Можно ли воссоздать его поэтику? Будут ли они соответствовать традиционным чертам имперского искусства?

А. Дугин: Я думаю, основным принципом будет отсутствие иронии, т. е. новая серьезность. Вместо улыбки — гримаса, вместо смешной шутки — шутка страшная. Фундаментальность появится во всем, хотя фундаментальность не обязательно подразумевает громоздкость. Даже лучше употребить термин «тяжесть», так как традиционная империя (не «Империя» Негри) всегда сопряжена с тяжестью, с бременем. Вместо игры со смыслами появится символистическое включение этих смыслов в возвращенную онтологию. Искусство империй будет сочетать те виды искусства, которые раньше не сочетались или сочетались, но с иронией, например, натюрморт и перформанс. В новых империях будет тотальная эклектика: там найдется место телеграфам, маскам шаманов, скоростным поездам TGV, японскому шумовому террору, минимализму Руссо и горловому пению. Но эклек-

тичность эта не будет смешна, наоборот, она будет ультрасерьезна, в ней будет корениться новый имперский неогностицизм. Причем включение в «новую серьезность» возможно не только у вещей серьезных, но и, казалось бы, таких странных и даже глупых явлений, вроде какой-нибудь программы «Белый Попугай». Новое имперское искусство должно вобрать в себя все, показать свою безальтернативность. Здесь будет иметь место то же переваривание истории, что и в ультрамодерне, но со знаком плюс.

«ХЖ»: В одном из последних номеров «ХЖ» Борис Гройс говорит о последней утопии, которая осталась в неолиберальном, мире, — утопии денег. Именно деньги, с его точки зрения, есть последнее универсальное начало — универсальный эквивалент, гарантирующий единство все более распадающемуся на частности современному миру. Возникает вопрос: в какой мере эти «новые империи» смогут вести между собой диалог? На какой основе? Есть ли у них между собой что-то общее, универсальное? Разумеется, кроме об-

щего противостояния единой «Империи».

А. Дугин: Как говорил Гегель, «не будем недооценивать великой силы отрицательности». Отрицая нечто, мы что-то формируем. Поэтому факт противостояния потенциальных «новых империй» нынешней актуальной «Империи» конститутивен: по крайней мере понятно, что они вместе отрицают. А отрицают они ультрамодернистское понимание искусства, отрицают «свободу от» вместо «свободы для» и так далее. Консолидирующим мифом «новых империй» станет именно борьба с неолиберальной «Империей» — так консолидирует христиан для борьбы с грехом миф о дьяволе. Да, отрицание в какой-то момент предполагает и создание альтернативы. Если все будут против рыночной экономики, то в каждой империи обязательно возникнет что-то свое, чтобы рыночные отношения заменить. Причем это будет даже не выдумывание чего-то нового, а ревалоризация того, что у нас уже есть. Допустим, в России деньги сохранятся, но универсальной ценностью вновь станет русский балет.