|
Лишь под влиянием мощных
демократических течений, предшествовавших революции 1848 г., социализм начал искать союза
со свободолюбивыми силами. Но обновленному «демократическому социализму»
понадобилось еще долгое время, чтобы развеять подозрения, вызываемые его
прошлым. А кроме того, демократия, будучи по своей сути индивидуалистическим
институтом, находилась с социализмом в непримиримом противоречии. Лучше всех
сумел разглядеть это де Токвиль. «Демократия расширяет сферу индивидуальной
свободы, — говорил он в 1848 г., — социализм ее ограничивает. Демократия утверждает высочайшую
ценность каждого человека, социализм превращает человека в простое средство, в
цифру. Демократия и социализм не имеют между собой ничего общего, кроме одного
слова: равенство. Но посмотрите, какая разница: если демократия стремится к
равенству в свободе, то социализм —
к равенству в рабстве и принуждении».
[...] Обещание свободы стало, несомненно, одним из сильнейших орудий социалистической пропаганды, посеявшей в людях уверенность, что социализм принесет освобождение. Тем более жестокой будет трагедия, если окажется, что обещанный нам Путь к Свободе есть в действительности Столбовая Дорога к Рабству. Именно обещание свободы не дает увидеть непримиримого противоречия между фундаментальными принципами социализма и либерализма. Именно оно заставляет все большее число либералов переходить на стезю социализма и нередко позволяет социалистам присваивать себе само название старой партии свободы. В результате большая часть интеллигенции приняла социализм, так как увидела в нем продолжение либеральной традиции. Сама 348
Раздел III. МЕХАНИЗМ ФОРМИРОВАНИЯ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ мысль о том, что социализм ведет к несвободе, кажется им поэтому абсурдной. Однако в последние годы
доводы о непредвиденных последствиях социализма, казалось бы, давно забытые,
зазвучали вдруг с новой силой, причем с самых неожиданных сторон. Наблюдатели
один за другим стали отмечать поразительное сходство условий, порождаемых
фашизмом и коммунизмом. Факт этот вынуждены были признать даже те, кто
первоначально исходил из прямо противоположных установок. И пока английские и
иные «прогрессисты» продолжали убеждать себя в том, что коммунизм и фашизм — полярно противоположные явления, все
больше людей стали задумываться, не растут ли эти новоявленные тирании из
одного корня. Выводы, к которым пришел Макс Истмен, старый друг Ленина,
ошеломили даже самих коммунистов. «Сталинизм, — пишет он, — не
только не лучше, но хуже фашизма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток,
несправедлив, аморален, антидемократичен и не может быть оправдан ни
надеждами, на раскаянием». И далее: «Было бы правильно определить его как
сверхфашизм». Но еще более широкое значение приобретают заключения Истмена,
когда мы читаем, что «сталинизм —
это и есть социализм в том смысле, что он представляет собой неизбежный, хотя и
непредвиденный результат национализации и коллективизации, являющихся
составными частями плана перехода к социалистическому обществу». [...] Нет ничего удивительного
в том, что в Германии до
1933 г., а в Италии до 1922
г. коммунисты и нацисты (соответственно —
фашисты) чаще вступали в столкновение друг с другом, чем с иными партиями. Они
боролись за людей с определенным типом сознания и ненавидели друг друга так,
как ненавидят еретиков. Но их дела показывали, насколько они были в
действительности близки. Главным врагом, с которым они не могли иметь ничего
общего и которого не наделялись переубедить, был для обеих партий человек
старого типа, либерал. Если для коммуниста нацист, для нациста коммунист и для
обоих социалист были потенциальными рекрутами, т.е. людьми неправильно
ориентированным, но обладающими нужными качествами, то с человеком, который
по-настоящему верит в свободу личности, ни у кого из них не могло быть никаких
компромиссов. [...] |
Реклама: |